Монологи Райкина о театре и о себе

Константин Аркадьевич, для театров, которые приняли участие в фестивале «Золотой Маски», приезд в Тюмень — это еще и возможность восполнить нехватку гастрольных поездок. Вашему театру гастролей хватает?

— Я вообще-то хотел бы ездить больше.

У нашего театра есть специфика: мы не академический театр и принадлежим не Москве, мы федеральный театр. Федеральные театры — это в основном большие, известные, типа МХАТа, Вахтангова, Александринки и т. п. Мы не академические — и слава Богу! — но мы в этой «кормушке» последние. Мы живем в основном на свои деньги — у нас совсем маленькая дотация, поэтому зависим от денег, вырученных за билеты. И нам выгоднее сидеть на месте. У нас дорогие билеты, а гастроли нам чаще всего не дают того денежного вала, который есть в столице.

Для нашего директора гастроли — это всегда стрессовое состояние. Хотя в «Золотой Маске» участвуем с удовольствием. Мы даже оказываем на нее некоторое давление — я, например, в этот раз настаивал на том, чтобы мы сыграли два спектакля, а не один. Для коллектива это плохо: приехать, не поднимая головы целый день репетировать, потом сыграть — и улететь… Лучше, если на второй день гастролей мы имеем возможность оглянуться, посмотреть — что за город, куда мы приехали?

Гастроли очень желательны для тетра — ведь это смена картинки, обстоятельств, для коллектива это новые впечатления. Театральные артисты — это люди, которые живут достаточно однообразной жизнью: дом-работа, дом-работа…

Какие есть спектакли-долгожители в вашем театре?

— У нас таких нет.

Мы мало выпускаем спектаклей — много репетируем, долго делаем — и потом быстро снимаем с репертуара. У меня уже много лет такой принцип: семь названий. По дням недели. Семь дней — семь спектаклей, любой восьмой вытесняет какой-то из предыдущих. Это дает возможность спектаклю идти в среднем четыре раза в месяц — это нормальное количество, чтобы спектакль был в форме.

Я очень не люблю замшелых старых спектаклей. И мало верю в спектакли-долгожители. Долгожитель — это просто старый и уже плохой спектакль. Театральная продукция скоропортящаяся, и как не может быть осетрина второй свежести, так и не может быть спектакля-долгожителя. Что такое спектакль, который идет 20 лет? Это постановка, на которую художественное руководство в какой-то момент махнуло рукой — и он уже идет как идет. От возраста спектакли не становятся лучше, наоборот — хуже. Амортизируются. К юбилею этого спектакля его «подкручивают», реанимируют, потом опять машут рукой.

У нас есть спектакль «Контрабас», который можно назвать долгожителем. Я его играю на большой сцене 10 лет, это очень долго. Но я его играю один, а одному актеру сохранить качество спектакля значительно легче.

Или что такое — много названий в репертуаре?

Нестоличные театры живут, конечно, другой жизнью — это такое культурное учреждение, которое вынуждено в силу небольшого количества зрителей, очень часто менять репертуар. В столичных театрах такая «мясорубка» не нужна. Если спектакль идет раз в месяц — это смерть для него. 30 названий в репертуаре — это безобразие. Свидетельство бесхозяйственности или показушность, которая побеждает творческий импульс.

Король Лир для вас — не самое типичное амплуа?

— Почему не самое типичное? То, что я комедийный актер — это какое-то заблуждение. Меня «привыкли видеть» в одной роли — Труффальдино из Бергамо. Но больше комедийных ролей у меня почти нет. Хотя я конечно могу играть и комедийные…

Сложно вам было играть короля Лира?

— Ну что я за дурак буду, если скажу: нет, легко! Мне вообще работать сложно. Я занимаюсь трудным делом…

Я хотел бы повнимательнее посмотреть на человека, который скажет, что ему это было легко! Мне хотелось бы посмеяться над ним. Все эти легенды про моцартовскую легкость — это полная фигня! Никогда в жизни не встречал таких людей и не верю в легкие победы. А если кто-то говорит, значит, просто интересничает.

Вы режиссировали спектакль «Король Лир»?

— Я прихожу к выводу — иногда раздражающему — что никто не понимает, чем занимаются актеры, режиссер. Люди плохо представляют взаимоотношения актеров и режиссера.

Артист никогда ничего не придумывает сам, я в том числе. В этом спектакле я делаю только то, что мне говорит Юра Бутусов. Я вот вчера получил от него… как бы это сказать… пи…лей просто! И не только я, мы все сидели — нас уже ждал банкет — и выслушивали от него справедливые замечания.

Я глазом не веду в сторону без указания режиссера. Иначе невозможно в современном театре. Я сам ставлю спектакли и терпеть не могу эту глупую актерскую инициативу — они делают то, что я им говорю. И если хорошо играют актеры — это заслуга режиссера, плохо — вина режиссера. Все идет от него, так существует современный мировой театр.

Юра Бутусов — для меня это замечательный, любимый человек, мучитель, ковырялка, сволочь… Он, конечно, учитывает твою индивидуальность, но это абсолютный режиссерский диктат. Все — как скажет режиссер. Отжаться 18 раз? Слушаюсь товарищ командир! Независимо от ранга.

Вписывается ли «Король Лир» Бутутсова в стилистику театра, которую вы сами определили как поэтический театр, но приближенный к реальности?

Конечно, вписывается, иначе не было бы регулярного сотрудничества — Юра ставит в нашем театре уже четвертый спектакль, на этот раз «Чайку».

Все меньше режиссеров, которых я могу пригласить на большую сцену. Потому что это тысячный зал, да еще в Марьиной роще… Это район, который находится за пределами Садового кольца — в Москве это многое значит. К нам трудно добраться и поэтому у нас определенная публика — она не любит вялотекущее действие, с тонкостями (которые так ценят критики), с половой неопределенностью.

Если ты работаешь во МХАТе — там такое место: если даже посмотрел дерьмо — сильно это настроение не ухудшит. Все равно место приятное. А у меня? Добирались, добирались зрители — грязно, стройки бесконечные вокруг, за билеты содрали так много денег… И еще для них плохо играть? Как-то надо их отблагодарить за то, что они пришли! Надо вертеться на пупе, чтобы они не пожалели, что пришли. И пришли еще раз.

Юра Бутусов — человек резкий, но при этом поэтичный мягкий и даже сентиментальный, какая-то в нем есть ленинградская жилка, какая есть и во мне. Он глубоко порядочный человек, что очень важно для меня. При этом он хорошо чувствует современные ритмы, жесткий — иногда невозможно жесткий. Работать с ним невероятно тяжело, но поскольку у меня была школа Фокина, Фоменко — это тоже такие мучители-то есть уже опыт.

И главное — для меня это действительно главное — спектакли Бутусова имеют большой зрительский успех.

Есть критики, которые при словах «большой зрительский успех» начинают кривиться, успех для них — что-то почти оскорбительное. Есть такое очень неверное, губящее театр соображение, что все настоящее не имеет зрительского успеха, все имеющее успех в театре — это дешевка. Абсолютное заблуждение и снобизм. Зрительский успех — критерий не абсолютный, но самый главный.

Именно театр как вид искусства не имеет права не иметь зрительского успеха. Неуспех может иметь картина, кино, — что угодно. Может быть пьеса понята только следующим поколением. Спектакль — искусство настоящего времени, а не будущего и не прошлого. Поэтому театр должен говорить достаточно простым языком, большие сложности в театре не приемлемы. Театр не имеет также права сильно опережать свое время. Это и трагедия и преимущество одновременно.

Поэтому у меня в театре обязательно всегда будут спектакли вообще простые — «хохотные». Должен быть глубокий спектакль, трагичный, умный, и должен быть плоский — и надо уметь ставить и играть такой спектакль. Это очень трудно делать толково, кстати. При этом у нас есть сложные спектакли — тот же «Контрабас», сейчас мы поставили мой моноспектакль «Вечер с Достоевским» (по «Запискам из подполья»). Так что у нас совсем не примитивно-развлекательный театр.

Я совсем не за то, чтобы оглуплять зрителя, показывая ему что-то поверхностное. Я имею ввиду, что зал все равно должен быть заполнен, а зрительский интерес и зрительский успех — это очень важные критерии. Самые важные.

Подозреваю, что наш театр — любимый у Юрия Бутусова, потому что здесь практически нет цинизма. Этого очень трудно избежать, потому что одно из главных заболеваний нашего времени — именно цинизм. Без ложной скромности, я думаю, что в нашем театре это идет от меня. И поэтому наш театр очень рабочий. Жаль, что на этой встрече нет Макса Аверина, я думаю, он бы тоже об этом сказал.

Что можно сделать, чтобы сохранить то, что создал на сцене ваш отец — Аркадий Райкин?

— Мы сделаем спектакль к столетию со дня его рождения. Но… чтобы сохранить, ничего на самом деле сделать нельзя. В этом трагизм и прелесть театрального дела.

Никто не имеет такого успеха, как театральный артист, разве что спортсмен — когда на глазах у зрителей забивает гол. Даже киноартист не имеет такого успеха. Но никого так быстро зритель и не забывает, как театрального артиста. Шквальность успеха — это возмещение за его кратковременность. Средний живой артист лучше умершего гения.

Папа был несколько десятилетий самым любимым артистом страны. Но театр не живет на пленке. Запиши спектакль — и все, он уже гербарий. Я не могу смотреть театральные спектакли по телевизору, потому что экран он и есть экран — он экранирует. Почему театр и не умрет никогда.

Вообще базовые виды искусства не умирают. То, что дураков много и мало кто читает в процентном отношении — так это и раньше было. Или читали еще много лабуды всякой. И потом — мы жили в тюрьме, там чтение — это другое место. Но и раньше, как теперь, толкового читали мало. Люди, которые не читают — их сразу видно — у них с мозгами плохо.

Никакое кино и телевидение не заменят театр — это живое воздействие человеческой энергии на другую человеческую энергию, актерской — на зрительскую. Мало народу ходит в театр в процентном отношении? Так народа духовного вообще мало! А глупых больше, чем умных и бездарных больше, чем одаренных. Это нормально.

Не надо особо очаровываться человеком — надо понимать, что это существо такое: и леноватое, и туповатое, и жуликоватое. Это же только большевики нас приучили, что все самое лучшее в человеке — от природы, а остальное — наносное, буржуазное. Ну ерунда же это все! Человеческая природа капризная, подловатая. И в хороших людях это тоже проявляется.

Просто когда ты имеешь дело с театральным зрителем, то надо помнить, что имеешь дело с лучшей частью населения. Сам факт прихода в театр говорит уже о какой-то тонкости души. В лучшем случае 10% города ходит в театр. 90% любого города не ходит в театр никогда! Ну и чего? Будем работать с этими десятью процентами! Театр — это микроб, но очень сильный микроб — он может слона свалить.

Почему вы не снимаетесь в кино?

— Сейчас я уже всех приучил и никаких предложений мне не поступает. Просто это не вписывается в мою концепцию жизни.

Можно, наверное, и еще спросить о чем то: а почему? Например, почему я денежными делами не занимаюсь. Я мог бы быть значительно богаче, состоятельнее, чем сейчас.

Но когда мне чем-то еще заниматься? Я преподаю — веду курс в высшем театральном учебном заведении. Я не прихожу ценные указания давать, а занимаюсь конкретными людьми, которых сам выбрал. Их судьба в моих руках, я за них отвечаю.

Есть театр, где я ставлю, играю. Я играю примерно 16 -18 спектаклей в месяц.

У меня нет другого режиссера в театре, которому я могу доверить вводы артистов — я сам это делаю. Как это объяснить бы?… Например, надо ввести в маленькую бессловесную роль артиста. В моем исполнении это выглядит так: я репетирую это недели три. Я человек добросовестный и это боком выходит для всех…

И потом: я играю Ричарда III, короля Лира, подпольного человека, Ахова… Кто и что может мне предложить интереснее — какое кино?!

Когда-то мне надо было поздравить Эльдара Рязанова с юбилеем. И я сказал ему: «Эльдар Александрович, в вашем творчестве есть один изъян: вы никогда меня не снимали. Я вас прошу пригласить меня в очередной фильм. Вы не бойтесь, я вас не обременю — все равно откажу. Но у меня будет галочка против вашей фамилии. А то меня Спилберг, Герман приглашали, а вы нет».

Как вас приняла тюменская публика?

— Мне очень нравится это театральное пространство — тюменский театр. Говорю это с чувством хорошей зависти. И здесь хорошая публика. Московская публика трудная — много снобизма, оглядки вокруг. Здесь этого нет — более непосредственная реакция на то, что видят. Изначально доброжелательная публика — мне это нравится, потому что я и сам такой.

Фото Сергея Киселева