Виктор Cтрогальщиков: Я не умею писать о том, чего не знаю

О первых книгах

Первые свои вещи я писал из протестных соображений — это был 94-96-й год, когда открылись ворота, и на прилавках появилась куча всего, в том числе и про тот мир, который был тогда. И вот я читаю одну книгу — и не верю. Читаю вторую — не верю! Не так все это было. Люди пишут про власть, про нефть, про бандитов, не зная ни черта... А мне этот мир был знаком, потому что судьба моя журналистская и человеческая складывалась так, что у меня очень много было знакомых в разных сферах жизни. И когда ситуация чисто финансовая сложилась так, что я смог себе позволить плюнуть на все и сеть за стол, и полгода не ходить на службу — из протестных соображений написал «Слой 1»: я вам, гадам, покажу, как все на самом деле есть! Конечно же, это глупый посыл.

О писательском профессионализме

Я не перечитываю свои вещи. В 99-ом, когда вышел уже третий «Слой», я вынужден был прочитать себя еще раз. Тогда я понял самое главное — если хочешь потом себя перечитывать без стыда, переписывай себя, друг милый, пока над рукописью работаешь.

Книжка «Долг» вышла в конце прошлого года. А точка в рукописи была поставлена три с половиной года назад. После этого год с лишним я сам ее кромсал, переписывал, рубил... Потом отослал на редактуру в Москву. Редактором был ответственный секретарь журнала «Новый мир» Михаил Бутов. Он показал, сколько во мне всего, как я это не умею, как я плохо делаю здесь, сколько мне нужно учиться. Как выясняется потом, самые лживые, вредные и стыдные фразы — это те, которыми ты в момент написания больше всего гордишься. Этому научила меня хорошая редактура.

И вот тут я понял, что, хоть и поздновато, но, наверное, я хоть чуть-чуть, но становлюсь профессионалом в писательском деле. Потому что я понял: мне ведь нравится себя переделывать. И поэтому, наверное, «Долг» я перечитаю как-нибудь. Быть может, почти без стыда.

О важности жизненного опыта

Печально, с одной стороны, что в писательство я пришел очень поздно: первая книжка вышла у меня, когда мне было уже 46 лет. С другой стороны, очень хорошо, что до того, как сесть к столу, я прожил достаточно большую жизнь. Я чувствую еще некий запас серьезных жизненных впечатлений, размышлений и прочего. Потому что за годы журналисткой деятельности — а это три с лишним десятилетия — я не сидел в редакции. Где я только не был. Что я только не видел. И я очень счастлив, что отслужил в армии. Было ощущение, что на два года выброшен из жизни, и никогда потом не догоню. Ошибся: школа замечательная.

С другой стороны — да, мой писательский век коротковат. Физически я еще поживу и поживу, но седьмой десяток, и голова-то устает. В творческом плане, в свободном, без насилия над собой — не много впереди. Вот как дедушка, прадедушка — там все нормально, у меня три внука, две внучки, перспективы замечательные.

О творчестве

А вообще писательство — настолько непонятный, неконтролируемый, и в то же время наркотический процесс... Я никогда не делаю заготовок, у меня нет никаких черновиков, нет плана. У меня все в башке. Пока в башке вся книга не всплывет — так, что можно просто сесть и записывать, — я к столу не сажусь. Пишу не более трех рукописных страниц в день. И когда ты дописываешься до того, что жизнь по ту сторону листа становится тебе гораздо интереснее, чем вся окружающая, это действительно какое-то героинисто-кокаинистое состояние. Не пробовал, но говорят, что похоже.

Писательство — достаточно жестокая вещь по отношению к близким. Моя жена прочитала только половину первой книги, больше она не читает. Ей читать больно, потому что она все переносит на себя. И хотя говорю ей, что это не так, она не верит. Хотя как это — «не так». С кого же пишешь? С себя. С близких, знакомых, родных. Я не фантаст по натуре. И даже какие-то фантастические вещи в «Крае» — если бы их нельзя было доподлинно представить, один к одному, я бы никогда не написал. Я вообще не люблю и не умею писать о том, чего не знаю Мне это не интересно.

О премии «Большая книга»

Сам я в этом разговоре не участвую. Чтобы участвовать в нем по-серьезному, надо жить в столице, надо тусоваться, надо быть на виду. Не раз мне говорили о том, что надо бы перебраться в столицу — не хочу. Там не мой мир. Дом не мой. Во-вторых, у меня одна книга выходит где-то в четыре года раз. Чтобы быть заметным в столице, нужно не то что раз в год книжку издавать, а лучше — два раза в год. Тогда тебя будут видеть, замечать и все будет окей. Было бы мне лет сорок — я бы поиграл в московского писателя. В шестьдесят — не хочу.

О жанре

Многие спрашивают, почему я не пишу рассказы. Я пространство люблю. Мне, чтобы себя выразить, и чтобы читателя заразить и затащить на свою территорию, и заставить вместе со мной пережить то, что переживал я или мои герои — мне для этого пространство нужно. Эффект присутствия, эффект достоверности для меня из всех задач, которые можно назвать техническими, наверное, самое важное.

Об идеальном читателе

Стараюсь не думать, для кого пишу. Я бы думал о читателе, если бы за всем моим писательстве стоял коммерческий интерес. Коммерческого интереса нет. Денег никаких книжки не приносят. На вопрос моей жене: " А зачем же твой муж книжки пишет?" она отвечает: «Из соображений собственного тщеславия». И не так уж она не права. Мне нравится. На жизнь я зарабатываю другим.

Талантливый читатель в пропорциональном отношении такая же редкая вещь, как талантливый писатель. И великое счастье автора — когда ты натыкаешься на человека, который действительно понимает... но не как — это задача литературоведа. А когда читатель видит и понимает, зачем, и что, и ради чего. Вот это счастье.

Я знаю, что бестселлер я не напишу. Чтобы написать книгу, которая станет бестселлером, нужно, на мой взгляд, быть или действительно гением мирового масштаба, или соблюдать некие правила. Например, если ты хочешь, чтобы твоя книга вышла на западе — делай ее не русской. Нужно выхолостить себя, национально кастрировать, и писать на некие общие темы, которые будут интересны и в Пекине, и в Гонолулу. Я-то себя вне русской культуры, вне российского общества не чувствую.

Фото с сайта tumentoday.ru